Хотелось бы обойтись без пафоса, но угольные разрезы действительно похожи и на вход в ад, и на предместья Мордора — это отмечали многие видевшие. Сходство здесь не только визуальное. Открытые разработки серьезно вредят экологии и здоровью людей. Одного этого уже вроде бы более чем достаточно для того, чтобы предъявить массу претензий и судебных исков добывающим компаниям. Но в историях о добыче «черного надежного золота» есть еще техногенные катастрофы — оползни и даже землетрясения. Во время самого мощного, три года назад, интенсивность в эпицентре достигла семи (а по некоторым оценкам восьми) баллов. В этих историях также фигурируют сожженная деревня малочисленного коренного народа шорцев, так некстати оказавшаяся на лицензионном участке, машины со взрывчаткой, каждый день проезжающие через населенные пункты, отравленная вода, загрязненный воздух, почерневшая река и много другого пугающего.

Примечательно не столько «вот это вот все», сколько мощная изоляция, не позволяющая грохоту от взрывов, землетрясений и обвалов просачиваться куда-то за пределы Кемеровской области. В определенном смысле предлагаемый ниже материал можно считать чуть ли не информационным прорывом.

Кузбасс — самый большой угольный бассейн в стране. Здесь добывают почти 60% всего российского угля, действуют 120 угледобывающих предприятий (66 шахт и 54 разреза) и 52 обогатительные фабрики и установки.

Нам предстояло увидеть разрезы, где уголь добывают открытым, то есть самым дешевым и самым грязным способом, а также пообщаться с людьми, которые живут рядом.

Четыре часа разницы с Москвой и ранний подъем делают более чувствительным к восприятию реальности. Выехав из Новокузнецка в 8 утра, примерно через полтора часа выгружаемся возле первого на пути угольного разреза. Попрыгав для бодрости по огромным покрышкам от белазов, сложенным на дороге, выбираемся на смотровую площадку. Угольный разрез Бачатский неподалеку от города Белово считается одним из самых крупных в России: глубина котлована 280 метров, длина — почти десяти километров, ширина — от 0,9 до 2,3 километров. Разработки здесь ведет УК «Кузбассразрезуголь».

После нефтеразливов под Усинском с воспоминаниями очевидцев о горящих озерах нефти ощущаешь себя на следующем кругу ада. Здесь наш Вергилий — Антон Лементуев, который сам себя называет старшим киномехаником «Экозащиты». Кроме этого, он еще и эколог, специализирующийся на угледобыче. Мы стоим на краю разреза, ступенчато уходящего вниз, и смотрим на вскрытое земное нутро, в глубине которого копошатся похожие сверху на желтоголовых жуков, но на самом деле огромные 320-тонные белазы. Низкие серые облака навалились на землю. Идет дождь. От нагретой породы поднимается густой пар, кажется, почти тут же смешивающийся с облаками. Тускло поблескивают красным огни, разгорающиеся под отвалами из-за давления тут и там. Вспоминаем Тартар, Мордор, а также мокрецов из романа Стругацких «Гадкие лебеди». Кажется, что обычные люди здесь жить и работать не могут.

Бачатский разрез знаменит еще и тем, что в 2013 году здесь произошло крупное землетрясение. Сила толчков в его эпицентре достигала 7 баллов, магнитуда равнялась 6,1. Тогда пострадало около 500 домов, а общий ущерб был оценен в 1,7 миллиарда рублей. Землетрясение было названо самым мощным в этих краях за последние сто лет. Версия о техногенном характере опровергалась властями области, однако подтверждалась небольшой глубиной, на которой возникла сейсмическая активность. Ученые, в частности директор Геофизической службы СО РАН Виктор Селезнев, указывали не только на то, что землетрясение спровоцировано деятельностью угледобывающих компаний, но и на то, что оно стало крупнейшим из техногенных. В интервью РИА-Новости Селезнев сообщил: «Оно [землетрясение] инициировано горными работами в карьере. Пока карьер был небольшой, проблем не возникало. Сейчас там глубина сотни метров, уже такие масштабы горных пород вынуты. Пошли перераспределения напряжений в пространстве, где-то возникла зона концентрации. Это не первое событие, были события и год, и два назад».

Эколог Лементуев поясняет: в короткий срок очень большая масса грунта была перемещена, в результате чего существующие напряжения в толще осадочных пород спровоцировали разрядку, которая проявилась как землетрясение. Также разрядке напряжения способствовали технологические взрывы, которые проводят в разрезе для дробления породы и угля.

Дорога к поселку Старобачаты ведет к угольному разрезу и обрывается в него. По краям стоят частные дома. Некоторые из них серьезно пострадали от землетрясения три года назад, но теперь отремонтированы. В огородах гуляют куры, картофель убран еще не везде, растет капуста. Рядом с каждым домом — угольная куча. Углем здесь топят.

Возле одного из домов, расположенных ближе всего к краю разреза, мы встречаем легко одетого мужчину — вышел подышать во двор и с любопытством смотрит на нас. Чужаки, да еще в таком количестве, здесь редкость. Подходим знакомиться.

— Василий, — представляется мужчина и улыбается, сверкнув золотыми зубами.

Забор его дома украшен автомобильными дисками, за ним виднеется фигура в красном.

— Это у вас пугало?

— Нет, это этот, как его, манекен. Нашел вот, принес, одел ее во что было. Зима придет — потеплее переодену.

Дождь прибивает угольную пыль, разрез дымит — это пар от нагретой породы, кое-где уголь под давлением загорается и мерцает красным. На вопрос о том, как ему живется рядом с разрезом, Василий пожимает плечами — нормально, мол.

— А как же экология, загрязнение воздуха?

— Да я адаптированный, мне вообще это не страшно, нравится, наоборот.

Василий — шахтер и скучает по работе, сейчас он в отпуске. Ему не мешает ни шум работающих машин, ни угольная пыль, которую ветер несет со стороны разреза. В землетрясении трехгодичной давности он не видит вины добывающей компании и считает его природным явлением. Стоя под холодным дождем в одной футболке и беседуя с нами, он явно мерзнет, но не уходит домой в тепло, терпит.

Поговорив с Василием, мы идем в противоположную от разреза сторону. Стокгольмский синдром, — делится кто-то впечатлением от разговора.

Усиливающийся дождь намекает на то, что никого здесь мы больше не встретим. Но Антон настойчиво звонит в ворота одного из домов. В ответ надрывается собака во дворе. Долго к нам никто не выходит. Наконец появляется пожилой мужчина. Узнав, кто мы и зачем приехали в Старобачаты, настойчиво просит его не снимать. Имя называть отказывается.

— Сразу видно, что вы не местные, — определяет он, — вон как на уголь смотрите.

Действительно, ожидая, пока кто-нибудь подойдет, мы с интересом рассматривали угольную кучу во дворе — зрелище, непривычное для того, кто не живет рядом с местами угледобычи.

— Это хороший уголь? — спрашивает его Зинаида Бурская из Москвы.

— Раньше хороший был, а сейчас не очень. Хороший идет за границу.

Наш собеседник тоже шахтер в прошлом, поэтому разрез выдает ему уголь бесплатно. До того как вышел на пенсию, 35 лет отработал на белазе в том же Бачатском разрезе. Когда предложили квартиру рядом с местом работы, согласился. Сын его также работает на разрезе. Зарплата по здешним, да и не только по здешним меркам приличная — порядка 60 тысяч. Жизнь и благополучие семьи связаны с добычей угля, поэтому о землетрясении мужчина говорит неохотно: ну было, но техногенная природа — это ведь только версия. Пока мы разговариваем, провожу пальцем по стальной планке ворот. На пальце остается густая черная копоть, которую не может смыть даже дождь.

Уже вечером, обсуждая поездку, Антон Лементуев будет сетовать на то, что землетрясение до сих пор никак не обсуждается, а люди на эту тему вообще не задумываются:

— Никто не говорит о постоянной угрозе, которая над нами висит. Всем понятно, что пыль или дым из трубы — это вредно. А то, что может шарахнуть и весь город может разрушиться, — об этом страшно говорить.

Из-за непогоды поселок кажется пустынным. Дождь льет монотонно и настойчиво. Серость, сырость и лай собак. Думаешь, как хорошо здесь на фоне дымящихся отвалов смотрелась бы висящая в воздухе большая надпись «Б — безысходность», и о том, что поговорить здесь толком с кем-нибудь, видимо, уже не судьба. Но тут подходит Антон — нас приглашают в один из домов.

Дом довольно большой, ухоженный. Во дворе — куча хозяйственных построек, за домом — огород. Внутри толпа изрядно отсыревших блогеров рассаживается по диванам и креслам в просторной и сухой комнате. Хозяева — супружеская пара, их фамилия Канькевич, — остаются стоять. Они, не в пример соседям, словоохотливы и живо рассказывают о землетрясении.

В комнату ведут два арочных проема. В процессе разговора супруги занимают места около каждого из них, что придает их выступлению театральность. Однако Канькевичи ничего не изображают, а вспоминают реальные события. Они рассказывают не только о землетрясении 2013 года, но и о встрясках помельче, которые и прежде регулярно тревожили поселян. В техногенной природе катаклизма они не сомневаются.

— Понимаете, я на разрезе занимаюсь непосредственно взрывными работами, сейчас у нас постоянно сейсмологи ставят датчики, — рассказывает муж, — и запретили делать большие взрывы. Самый большой заряд сейчас — 350 тонн, а раньше всяко бывало. Самый большой был 1 248 тонн.

После одного из взрывов к семье Канькевичей, которые жаловались на то, что у них трясется весь дом, даже приезжало начальство разреза. Приезд начальства удивительным образом совпал с отсутствием серьезных взрывов. Представители компании подписали бумаги о незначительности взрывов и удалились, перед уходом напомнив хозяевам о том, что, если не будет угледобычи, не будет и работы у местных мужиков. Работы на разрезе хватает, и она идет круглосуточно. Взрывники трудятся посменно, смена длится 12 часов с часовым перерывом на обед.

В 2013 году пострадавшим от землетрясения Канькевичам выдали на поправку дома всего 50 тысяч рублей, при том, что ремонт требовался капитальный — был поврежден потолок, стены пошли трещинами, мебель, покрывшуюся угольной пылью, пришлось выкинуть. Комиссия, осматривавшая жилища пострадавших после землетрясения, сначала определила дом Канькевичей под снос. Но местный поселковый совет это решение отменил. Присланная бригада, помогавшая старобачатцам восстанавливать жилье, сделала в доме ряд косметических работ. Фактически же, по признанию супругов, основная нагрузка, связанная с ремонтом, легла на семью. Все лето 2013 года Канькевичи ютились на летней кухне во дворе и занимались ремонтом. Чтобы дом снова стал пригодным для жилья, им пришлось потратить порядка 100 тысяч рублей — все имеющиеся сбережения.

На социальную поддержку угледобывающей компании жителям тоже рассчитывать не приходится — в поселке не ремонтируются дороги и уличное освещение. Весной дома жителей затопило, и в этом они тоже винят добытчиков.

— Труба [водопровода] лежит уже неизвестно сколько, видимо, до нее докопали, - подозревают Канькевичи.

Временами со стороны разреза прилетают облака черной пыли и в поселке становится нечем дышать.

— Уж не знаю, почему у меня порой голова болит до ужаса, — жалуется Мария Канькевич.

Она неоднократно писала в разные инстанции, с жалобами на плохую экологию обращалась даже к губернатору области Аману Тулееву. Но от него приходили только распоряжения разобраться на месте. Разбираться и делать замеры воздуха приезжали специалисты Роспотребнадзора из Кемерово. Мария Александровна вспоминает, что это было в шесть утра, когда не проводились взрывные работы. Специалисты из областного центра рассказывали взрывнику Канькевичу, что количество взрывов, производимых разрезом, где он работает, незначительно, чем немало его позабавили. Также они демонстрировали карту с розой ветров, которая должна была доказать, что со стороны разреза в сторону поселка никогда не дует ветер. Хозяевам, которые сушат белье в доме, потому что на улице оно становится серым и начинает плохо пахнуть, доводы специалистов показались неубедительными. Взрывные работы проводятся каждый день, кроме выходных и праздников. С двух сторон от места их проведения расположены отвалы грунта, и когда ветер дует с севера, всю пыль, поднятую взрывом, несет в Старобачаты. Ядовитая взвесь оседает на домах и огородах.

Мужественно отказавшись от чая (времени на это совсем нет), отправляемся мокнуть на Вахрушевский разрез, расположенный рядом с Киселевском. Вахрушевский соперничает с Бачатским по глубине и на самом деле называется ООО «Участок «Коксовый». Но так как он находится на месте ликвидированной шахты им. Вахрушева, часто употребляемым остается народное название. Ликвидация шахты подразумевала «рекультивацию с попутной добычей угля». Как у чиновников, давших на это разрешение, совмещалось одно с другим — непонятно. Но еще в 2008 году по этому поводу Природоохранная прокуратура Кемеровской области подготовила обращение к администрации региона. В частности там ставился вопрос о том, что разработки должны находиться на расстоянии не менее тысячи метров от домов горожан. В реальности разработки подобрались к Киселевску почти вплотную. На Вахрушевском нас ждет не только впечатляющая и несколько апокалиптичная панорама добычи угля, но и небольшое приключение.

Перед этим, однако, мы ненадолго останавливаемся в Киселевске — моногороде, вся жизнь которого связана с угледобычей. В лучшие годы, в конце 80-х, здесь жило почти 130 тысяч человек. Сейчас население сократилось до чуть более 90 тысяч. Под непрекращающимся дождем город выглядит уныло и наводит на мысли о том, что это место хорошо разве для того, чтобы тихо спиваться. Выходим из микроавтобуса возле одного из домов и выстраиваемся линией вдоль его стены, чтобы укрыться от потоков воды. Владимир Сливяк рассказывает о том, что расстояние от дома, у которого мы стоим, до Вахрушевского разреза, растущего и ползущего к городу, — всего метров триста. Разработка сейчас идет настолько интенсивно, что есть опасность повторения техногенного землетрясения, сравнимого с тем, что произошло три года назад в районе Бачатского разреза. Но в этом случае последствия могут быть гораздо более катастрофичными, мокрая стена, которую мы подпираем мокрыми туловищами, тоже может рухнуть. Пытаясь осознать хрупкость бытия Киселевска, отправляемся к разрезу.

Когда стоишь над обрывом и рассматриваешь котлован, разрез не кажется таким уж огромным. Но потом тебе указывают на микроскопический кран в глубине и поясняют, что он размером с трехэтажный дом. Масштаб можно прикинуть также, если смотреть на деревья, растущие по краю разреза. Издали они кажутся чуть ли не былинками. Под рассказы о том, как увеличивался разрез, рождается шутка про то, что будущий материал можно назвать «Карьерный рост».

Мы возвращаемся к дороге, где нас ждет микроавтобус, по пути сталкиваемся с тремя представителями частного охранного предприятия.

— Здесь находиться нельзя, — предупреждает один из них, — закрытая территория!

Куст дикорастущей конопли, который колышет ветер буквально у его ног, делает ситуацию двусмысленной и ироничной.

Охранники требуют удалить все, что мы успели снять. С одной стороны, они пытаются выглядеть сурово, с другой — им ужасно любопытно: кто мы такие, откуда приехали, чего нам надо? Таких больших разношерстных толп здесь раньше не наблюдалось.

Несмотря на грозные требования, сотрудники ЧОПа ничего не могут нам предъявить: территория не огорожена, никаких ограничивающих знаков нет, а земля не является собственностью добывающей компании, она взята в аренду у государства, и мы, граждане, вполне вправе гулять, где захотим. Недолго побеседовав, мы мирно расходимся. Фотограф Пётр Шеломовский рассказывает, что не раз сталкивался с подобными ситуациями:

— А что им делать, работа такая.

Пройдя через начинающий рыжеть перелесок, попрыгав через ямы, перебравшись через какие-то трубы, мы выходим на дорогу, садимся в желтую газель с тонированными окнами и едем в Кисилёвск, чтобы наконец-то перекусить.

Уже вечером в Новокузнецке мы собираемся, чтобы обсудить увиденное и подвести промежуточные итоги. Разговор начинает блогер и правозащитник Максим Учватов — человек из Кемерово. Он объясняет схему получения компаниями участков под разработки:

— Федеральная структура выставляет некий участок с недрами на конкурс, приходят конкурсанты, кто-то побеждает, платит за лицензию — 300 миллионов или 500. Получает участок под разработку. Иногда эти участки подходят вплотную к населенному пункту или к природоохранной зоне. Федеральный центр не знает, что расположено на выставляемых на торги участках.

Все угледобывающие компании в России — частные и далеко не всегда крупные, этих компаний много. Часто бывает так, что компания, проработав некоторое время, закрывается, а на ее месте появляется новая. Поэтому отследить бенефициаров, которые стоят за конкретными разработками, очень сложно. После покупки лицензии, пройдя различные этапы проектирования и согласования с контролирующими органами, компания начинает разработку, но продолжить ее может уже другая. Разрабатывать один разрез также может несколько компаний. Все они за последние несколько лет развили бурную деятельность, разрезы появляются тут и там на месте старых шахт и стремительно растут.

— Появились новые технологии, — объясняет Антон Лементуев, — не только техника. Не было технологии правильного определения залегания пласта. Маркшейдерство и геологоразведка серьезно продвинулись в этом. Сейчас забуривают скважину и определяют размер, глубину залегания и ширину пласта.

— Недавно был случай: раскопали разрез, а там шахта. Вышли из дыры два шахтера, покурили. А потом спустились обратно, — вспоминает Максим Увчатов.

— Все произошло после 2006 года, — продолжает Антон. — Дали зеленый свет на то, чтобы не делать рекультивацию, она же требует больших затрат. В идеале разрез после разработки нужно закапывать. Если нельзя этого сделать, то хотя бы отвалы превратить в пологие, чтобы стены не обваливались. Это куча мероприятий, которые немного соблюдались до 2000 года. Потом стало хуже, а после 2006 года ситуация усугубилась. Активно поперли разрезы. Слушания фактически не проводятся, компании просто делают угольный разрез в определенных границах, и вроде все законно. Но люди об этом узнают постфактум.

— После двухтысячных губернатор совсем охренел, — бурчит кто-то.

Участники тура возвращаются к обсуждению землетрясения. Вспоминают, что после него бюджет Кемеровской области так и не получил компенсации от «Кузбассразрезугля» за нанесенный экологический вред. Тогда как после оползня, спровоцированного угледобычей, ОАО "СУЭК-Кузбасс" по требованию Росприроднадзора выплатило в бюджет Кемеровской области более миллиарда рублей.

-Мне даже платежку по почте прислали, - улыбаясь, сообщает Максим.

— Одна из самых серьезных проблем местного населения — это правовая и юридическая неграмотность, — подытоживает Владимир Сливяк. — Они не могут защититься, потому что не знают, как составить исковое заявление, подать в суд и действовать дальше. Более того, зачастую они не знают даже, что их права нарушены. Еще один отрицательный момент — слабая информированность. Люди часто не знают о том, что кто-то рядом с ними борется за их права, что есть возможность объединить усилия. Угольные компании идут на нарушения именно потому, что знают о неграмотности людей, о том, что они никуда не обратятся. Есть ситуация безнаказанности.

Александр Серебрянников из Мурманска предполагает, что повлиять на ситуацию с добычей может только кто-то «сравнимый по силе» с угледобывающими компаниями, а своими силами что-то изменить очень сложно. Владимир Сливяк объясняет, что процесс не сводится только к борьбе с добывающими компаниями:

— Есть, например, Норвежский пенсионный фонд, по международным меркам очень крупный инвестор. Фонд вкладывал деньги в угольные предприятия по всему миру, в том числе и в пять компаний, ведущих разработки в России. В прошлом году общественная компания против угледобычи заставила отказаться их от этих инвестиций.

Решение о запрете поддержки угледобычи было принято на уровне норвежского парламента. Узнав об этом и поговорив еще немного, не успокоенные, но обнадеженные блогеры расходятся.